Демократия.Ру




Я схожу с ума, когда думаю о перспективах России, мы станем самым великим народом, самым великим государством, всё в мире будет делаться с нашего разрешения. Николай Второй, последний российский император


СОДЕРЖАНИЕ:

» Новости
» Библиотека
Нормативный материал
Публикации ИРИС
Комментарии
Практика
История
Учебные материалы
Зарубежный опыт
Библиография и словари
Архив «Голоса»
Архив новостей
Разное
» Медиа
» X-files
» Хочу все знать
» Проекты
» Горячая линия
» Публикации
» Ссылки
» О нас
» English

ССЫЛКИ:

Рейтинг@Mail.ru

Яндекс цитирования


29.03.2024, пятница. Московское время 16:49


«« Пред. | ОГЛАВЛЕНИЕ | След. »»

III. Партии и структура управления

Партии и разделение властей

Партии и власть правительства

Партии и функция оппозиции


Развитие партий ломает рамки прежних политических классификаций, идущих от Аристотеля или Монтескье. Классическая противоположность парламентского, президентского и представительного режимов уже не может отныне служить стержнем современного конституционного права. Однопартийность коренным образом сближала кемалистскую Турцию, советскую Россию и гитлеровскую Германию, хотя первая напоминала представительный, вторая - полупарламентский, а третья - полупрезидентский режим. Двухпартийная Великобритания и ее доминионы, несмотря на общую принадлежность к парламентаризму, продолжают коренным образом отличаться от континентальных многопартийных режимов и в некотором отношении более близки к политическому устройству Соединенным Штатов, несмотря на президентскую природу последнего. Различие однопартийности, двухпартийности и многопартийности поистине имеет тенденцию стать основной классификацией современных политических режимов.

Но при всей своей важности это различие рискует вовлечь нас в заблуждение. Если число партий и выступает главным элементом структуры власти, то все же нельзя по этой причине пренебрегать и другими ее элементами. Сравнение Англии и Соединенных Штатов хорошо иллюстрирует роль внутренней структуры партий, поскольку английская централизация четко противостоит американской децентрализации. Точно так же собственно политические различия между СССР и Турцией до 1950 г. существенным образом связаны с тоталитарной природой и однородным характером коммунистической партии и специализированной природой и неоднородностью республиканской партии народа. Противоположность жесткости партий Четвертой и гибкости партий Третьей республики во Франции слишком часто упоминается, чтобы здесь особо на ней останавливаться. Не менее существенное значение имеет и сила партий; наличие доминирующей партии может видоизменить сущность политического режима, как что мы наблюдаем в некоторых американских штатах или в Швейцарии до 1914 г. Более того, к тем же последствиям порой ведет простое изменение парламентского большинства. Если большинство в Конгрессе США и президентский пост в принадлежат одной и той же партии, разделение официальных властей сглаживается; если их держат в своих руках различные партии, оно выступает гораздо сильнее. Влияние партий ведет к признанию относительности властных структур, которые могут быть преобразованы в результате даже простого изменения соотношения политических сил внутри страны; здесь далеко до жесткости классических конституционных норм.

Партии и разделение властей

Степень разделения властей гораздо больше зависит от партийной системы, чем от положений, записанных в конституциях. Так, однопартийность приводит к весьма значительной концентрации властей, даже если официальные тексты устанавливают более или менее обозначенное их разделение: единственная партия прочно скрепляет их в различных властных органах. Почти такова же роль партийной системы и в плюралистических режимах, только там это менее подчеркнуто. Соперничество партий ослабляет связи, которые каждая из них могла бы установить между парламентом и правительством; конституционное разделение властей вновь обнаруживает известную эффективность; оно может даже дублироваться партийным делением, которое идет от специализации каждой партии на определенной функции. Двухпартийная и многопартийная системы ведут в этом смысле к совершенно разным следствиям. Влияние партий на разделение властей зависит не только от их количества, но и от их внутренней структуры и даже от их соответственных размеров; слабая и децентрализованная инфраструктура - за некоторыми исключениями - углубляет разделение властей; изменения большинства при известных обстоятельствах могут его изменить коренным образом. Каждый из этих факторов по-своему действует при парламентском, президентском или представительном режиме. Реальное разделение властей есть, следовательно, результат взаимодействия партийной системы и конституционных норм.

Двухпартийность в целом ведет к концентрации властей. Одна партия обладает абсолютным большинством в парламенте; одна партия занимает все посты в правительстве - эта партия устанавливает очень тесную связь между тем и другим. Официально в Великобритании существует парламентский режим, то есть режим относительного разделения властей, так как кабинет и палаты имеют свои четкие функции (у первого это исполнительная власть, у вторых - законодательная), но поскольку в их распоряжении средства взаимного воздействия, это позволяет им плиять друг на друга (комиссии по расследованиям, запросы, выражение недоверия и вотум доверия у парламента; право роспуска у правительства). Но практически наличие правящей мажоритарной партии преобразует эту юридическую схему снизу доверху. Такая партия объединяет в своих руках основные прерогативы законодательной и исполнительной власти. Правительственные посты принадлежат ее руководителям, которые воплощают в действительность ее доктрину и программу в том виде, как она содержится в избирательной платформе; тексты законов подготавливаются в исследовательских центрах партии и вносятся от имени кого-то из ее депутатов в комиссии палат, вотируются ее парламентской группой, применяются на практике правительством этой партии. Парламент и правительство подобны двум машинам, приводимым в движение одним мотором - партией. В этом смысле двухпартийный режим не столь уж отличен от однопартийного. Но что касается последнего, там исполнительная и законодательная власть, парламент и правительство - это конституционный фасад; реально же всей властью обладает партия. В дуалистической системе декоративный характер официальных органов несколько сглажен присутствием оппозиционной партии; это придает особенно большое значение парламентским дебатам. Разумеется, их исход не вызывает сомнения: если мажоритарная партия хочет провести свою точку зрения, она всегда способна это сделать в силу самого факта своего большинства; но, учитывая необходимость выдержать обстрел критиков оппозиции, она порой может сгладить решительность своих проектов, памятуя о значении дебатов для будущих выборов - ведь они в основном становятся достоянием гласности. Призрачный характер самостоятельности правительства еще заметнее: кабинет почти копирует штаб партии-победительницы; соответствующее влияние различных министров на общие решения нередко определяется скорее их положением в партии, нежели значимостью их функций в рамках правительства (как это имеет место и в однопартийных режимах). Дуализм радикально отличается от однопартийности ограничением власти и присутствием оппозиции, но что касается разделения властей - или скорее их концентрации - они весьма близки.

Тем не менее степень этой концентрации и само ее существование во многом зависят от конституционного устройства: парламентская и президентская системы достаточно ощутимо отличаются в этом друг от друга. Первая официально устанавливает весьма умеренное разделение властей; второй же соответствует абсолютная самостоятельность правительства и парламента - сообразно этому они имеют четко ограниченные функции и неспособны эффективно воздействовать друг на друга. Таким образом парламентский режим накладывает некоторую собственную концентрацию властей на ту, что порождается двухпартийностью; президентский режим, напротив, противопоставляет этому жесткое их разделение. В первом случае конституционная и партийная системы в известной мере развиваются в одном направлении; во втором они явно дивергентны. Концентрация власти, которую порождает двухпартийность, будет, следовательно, более сильной при парламентском режиме, где она увеличивается, нежели при режиме президентском, который ее тормозит. Но этот схематический анализ весьма умозрителен - действительность куда богаче оттенками. При президентском режиме отношения между властями абсолютно различны в зависимости от того, находится ли парламентское большинство и президентский пост в руках одной или разных партий. Если даты выборов и срок мандатов совпадают, первый вариант безусловно встречается чаще: было бы странно, если бы избиратели одновременно отдали предпочтение в парламенте одной партии, а при голосовании за президента - ее сопернице. К такому исходу могли бы привести яркая индивидуальность кандидата в президенты и его личный престиж, особенно когда инфраструктура партий еще слаба, а доктринальная сплоченность недостаточна; в Америке избиратели иногда голосуют за демократа в законодательное собрание и на пост губернатора штата, но за республиканца - в Конгресс и на пост президента или наоборот; диспаритет в данном случае был бы не столь уж и абсурден. Можно, кстати, обнаружить два таких примера - в 1877 и 1917 г., но и тот, и другой не совсем показательны. В 1877 г. выборы в Палату представителей подтвердили демократическое большинство 1875 г., тогда как президентский пост перешел к республиканцу Хейесу; но последний обязан своим успехом хитросплетениям избирательного закона, так как он получил на 250 000 голосов меньше, чем его соперник Тилден; плюс к тому большинство в Сенате оставалось республиканским. В 1917 г. большинство в Сенате принадлежало демократам, как и пост президента; в Палате же представителей демократы утратили большинство, но оно не перешло и к республиканцам, потому что малые партии выступали в роли третейского судьи. Чаще всего диспаритет между президентским постом и парламентом - результат смещения выборов: президент переизбирается каждые четыре года, а Конгресс наполовину обновляется каждые два года, и поэтому большинство может смениться в ходе промежуточных выборов, в середине президентского срока. Такой вариант на протяжении истории Соединенных Штатов фактически реализовался восемь раз: в 1875,1883, 1891, 1895, 1911, 1919, 1931 и 1947 г.

Если одна и та же партия держит в своих руках сразу и президентский пост и большинство обеих палат, это почти полностью стирает конституционное разделение властей. Разница между президентским и парламентским режимами затушевывается, несмотря на юридическое их отличие. Это очень напоминает английскую систему; по крайней мере так оно было бы, если бы слабая инфраструктура американских партий не уменьшала бы концентрации властей в руках мажоритарной партии. И наоборот, если президентский пост и парламент в руках разных партий, официальное разделение властей усугубляется соперничеством партий, которое как бы наслаивает на него второе их разделение. Дуализм усиливает здесь разделение властей, вместо того чтобы его смягчать: если бы американские партии имели такую же централизованную и иерархичную структуру, как английские, разделение властей оказалось бы столь глубоким, что привело бы почти к полному параличу режима. Простое изменение соответственных измерений партий ведет к трансформации снизу доверху самой сущности политического режима. Совершенно бессмысленно абстрактно рассуждать о разделении властей в Соединенных Штатах и степени обозначенности его характера. В действительности североамериканская республика в зависимости от распределения мест в Конгрессе живет при двух различных режимах: если президентский пост и большинство в Конгрессе совпадают, имеет место далеко идущая концентрацией властей; в противоположном случае обозначается их разделение. Но это различие ослабляется тем фактом, что американским партиям свойственна неоднородность. Если бы их организация развивалась в направлении более сильной инфраструктуры и большей централизованности, к чему призывают многие просвещенные умы, без сомнения пришлось, бы отменить систему частичного обновления и обеспечить совмещение мандатов, иначе невозможно было бы избежать весьма серьезных правительственных кризисов.

Сама техника парламентского режима несовместима с подобной разорванностью между большинством и правительством, поскольку она необходимо требует, чтобы второе отражало первое. Но она делает этот режим уязвимым для другого диспаритета, который может иметь место и в президентской республике: мы имеем в виду тот случай, когда большинство в верхней и нижней палатах принадлежит соперничающим партиям. Неоднократно осуществлявшийся в Соединенных Штатах (а именно в 1875-1879, 1883-1889, 1891-1893, 1911-1913 гг.), он еще чаще встречается в европейских парламентских режимах, фактически по своему происхождению верхняя палата была задумана как средство для того, чтобы смягчить последствия демократической эволюции нижней. Дальнейший ход развития почти повсюду постепенно ослаблял этот ее первоначальный характер, и тем не менее различия в принципах формирования или продолжительности мандатов нередко приводят к политическому различию между двумя палатами. Оно компенсируется многими способами: путем концентрации властей, реализуемой партией большинства; за счет того, чти техника парламентского режима обязывает партию большинства как-то уживаться со своим противником, для того чтобы сформировать правительство, приемлемое для обеих палат; иногда такая партия попросту ограничивает свободу собственных действий по причине оппозиционности верхней палаты, где она оказалась в меньшинстве. Возникает тенденция к установлению разделения властей нового типа, демаркационная линия которого проходит уже не между парламентом и правительством, но внутри самого парламента, когда одна из его палат образует настоящий политический альянс с правительством, направленный против другой. Можно было бы привести немало примеров подобных ситуаций: в Скандинавии соперничество аристократической и народной палат совпало с постепенным установлением парламентского режима в конце XIX века; в Великобритании серьезный конфликт 1906-1911 гг. привел к признанию превосходства Палаты общин. Ближе к нашему времени особенно типична борьба французского Сената против большинства Народного фронта в 1936-1938 гг.; ее напоминает и соперничество австралийского Сената и Палаты представителей, повлекшее за собой роспуск последней в 1951 г. Конфликт властей, возникающий в результате такого различия двух палат, как правило, менее серьезен, чем тот, что проистекает из диспаритета партийной принадлежности президента и парламентского большинства, так как конституция обычно предусматривает средства его решения, которые чаще всего в итоге обеспечивают победу народной Палаты. С другой стороны, полномочия верхней палаты в парламентских режимах имеют тенденцию к уменьшению; почти везде она обладает лишь правом отложить решения нижней палаты, но не отменить их. Однако в американской президентской системе конфликты между двумя палатами были бы неустранимы, если бы противоположности между большинством той и другой не сглаживались децентрализованностью и внутренней неоднородностью партий.

Внутренняя структура партий имеет основное влияние на степень разделения или концентрации властей. При парламентском режиме сплоченность и дисциплина партии большинства явно усиливают концентрацию. Если дисциплина голосования в ней строга, если внутренние фракции подавлены или хотя бы послушны, парламент превращается в палату по регистрации правительственных решений, а сами они идентифицируются с решениями партийными. Такая регистрация оставляет место для весьма свободных дебатов, в ходе которых партия меньшинства может выражать свое несогласие; но этот протест остается чисто платоническим. И напротив, если дисциплина голосования менее строга, менее обеспеченным оказывается и правительственное большинство; партия власти должна учитывать борьбу своих собственных фракций, которая может подорвать ее парламентские позиции; престиж палат возрастает, в известной мере возрождается и разделение властей. Это еще раз подтверждает, что простая смена большинства способна изменить характер режима. В Англии, например, дисциплина, централизация и сплоченность лейбористской партии выше, чем консервативной; следствием этого является тот факт, что концентрация властей всегда выше, если большинство за лейбористами, и она всегда ослабляется, когда его удерживают консерваторы. В XIX веке, когда инфраструктура британских партий была менее развитой, разделение властей и при двухпартийности было большим, чем сейчас; этим и объясняются классические описания английского парламентаризма - режима равновесия между законодательной и исполнительной властью, системы «сдержек и противовесов», сегодняшнее почтение к которым объясняется всего лишь незнанием эволюции партийных структур.

Почти аналогичную роль играет внутренняя организация партий и в президентском режиме, но влияние ее весьма меняется в зависимости от того, объединены ли президентский пост и парламентское большинство в руках одной партии или же они разделены. Сильная, централизованная и дисциплинированная инфраструктура явно подавляет всякое разделение полномочий, когда пост президента и парламентское большинство - у одной партии; в случае диспаритета оно усугубляется, вплоть до того, что ведет к неразрешимым конфликтам и параличу правительства. И напротив, слабая и децентрализованная структура, выражаясь в отсутствии единства голосования, ослабляет концентрацию властей в первом случае и делает менее значительным их разделение во втором. В Соединенных Штатах совершенно немыслима фигура президента, который, опираясь на партию большинства в Конгрессе, вознамерился бы вести столь же независимую политику, как британский премьер: президент всегда должен считаться с разногласиями внутри своей собственной партии. Каждый сенатор и каждый депутат остается весьма независимым по отношению к своей парламентской группе; голосование в американских партиях такое же «пестрое», как и у французских радикал-социалистов при Третьей республике. Президент-демократ обычно имеет в парламенте нескольких противников из числа депутатов-демократов; точно так же президента-республиканца никогда не поддерживают все республиканцы - члены Конгресса. И наоборот, каждый может найти поддержку в партии противника. В результате противоположность между случаями совпадения «цветов» парламентского большинства и президента и случаями их диспаритета практически не так уж резко обозначена: в первом варианте децентрализованность и неоднородность партии большинства уменьшают авторитет президента и концентрацию властей; во втором - ослабляют противостояние президента и Конгресса и препятствуют параличу правительственной машины. Американский политический режим располагается где-то в промежуточной зоне между разделением и концентрацией, приближаясь к первому в исключительные периоды, когда парламент и президентский пост находятся во власти различных партий, и гораздо больше удаляясь от него в обычные времена; в обоих случаях личный престиж президента влияет на степень разделения или концентрации властных полномочий.

При президентском режиме, как и при парламентском (но во втором случае гораздо больше, чем в первом), характер большинства, на которое опирается правящая партия, также влияет на разделение властей. Если большинство значительное, то власть партии в парламенте велика, и оппозиция ее не смущает; она может рассматривать себя в качестве представителя воли страны. Если же она располагает лишь небольшим преимуществом (как лейбористская партия в Палате общин после выборов 1950 г.), ее моральный авторитет в стране менее обеспечен, так же как и ее реальный вес в Палате: достаточно отсутствия нескольких депутатов, чтобы оппозиция выиграла голосование. Как следствие парламент вновь обретает свое значение, и разделение полномочий возрождается. Эту ситуацию хорошо иллюстрирует «тактика изнурения», начало которой положили консерваторы в марте 1950 г.: она состояла в требовании заседаний без перерыва даже на ночь с целью до предела измотать депутатов-лейбористов, которые под страхом внезапного голосования должны были постоянно присутствовать в зале. Вместе с тем достаточно принять французскую технику «почтового ящика», которая позволяет голосовать отсутствующим, чтобы укрепить позиции партии, имеющей слабое большинство, и тем усилить концентрацию полномочий в ее пользу. Как представляется, незначительности большинства правящей партии в масштабах страны еще недостаточно для ограничения ее прерогатив; доказательство тому - национализация сталелитейной промышленности, проведенная лейбористами после выборов 1950 г. Влиятельность в парламенте всегда значит больше, чем реальное влияние в стране: 390 мест, которых в 1945 г. добились лейбористы в Палате общин, совершенно затушевали тот факт, что они получили лишь 48,7% голосов: общественное мнение рассматривало их как сильное большинство.

Эффект многопартийности почти таков же. Как правило, она ведет к разделению властей. Прежде всего она оставляет свободу действия по отношению к соответствующим конституционным положениям. При парламентском режиме правительство должно опираться на коалицию объединенных партий, но такой союз всегда непрочен, а в кулуарах постоянно завязываются интриги с целью разрушить существующую комбинацию и заменить ее новой. «Парламентские игры», почти отсутствующие в двухпартийной системе, здесь обретают свою настоящую силу и значение; палаты вновь получают свободу по отношению к правительству; они больше не хотят ограничиваться ролью регистрирующей инстанции да платоническими протестами оппозиции. Средства взаимного воздействия парламента и правительства, столь призрачные при дуалистическом режиме, вновь обретают здесь свою значимость. Можно говорить о равновесии полномочий и системе сдержек и противовесов, символизированных в симметрии вотума недоверия, который дает парламенту возможность отправить правительство в отставку, и права роспуска, которое позволяет правительству распустить парламент и назначить новые выборы. Некоторые из этих средств воздействия испытывают, кстати, непосредственное влияние партийной системы Многопартийный парламент использует по отношению к правительству преимущественно технику запроса, тогда как двухпартийные парламенты преимущественно технику вопроса: различие симптоматичное. При двухпартийном режиме вотум доверия выносится почти автоматически и теряет всякое реальное значение: он ставит перед собранием вопросы, по сути дела от его решения не зависящие. При многопартийном режиме вотум доверия рискует в любой момент поставить под угрозу существование правительства - отсюда и значение запроса, который заканчивается голосованием.

Многопартийность иногда ведет к тому, что на разделение властей, вытекающее из конституции или самой природы институтов, наслаивается еще одно, дополнительное. Классическое разделение властей покоится на различии функций государства, определяемых их правовой природой: парламент создает законы - акты всеобщего значения; правительство в виде конкретных мер применяет их. Наряду с этим можно представить и другое разделение полномочий, основанное на различии материальных атрибутов государства: финансовых, экономических, социальных, полицейских, правовых, воспитательных, военных, дипломатических, etc. Группируя различные министерства в однородные секторы, можно установить горизонтальную классификацию функций государства: например, выделить экономический сектор (индустрия, коммерция, сельское хозяйство, внешняя торговля, общественные финансы; социальный сектор (социальные меры помощи экономически не обеспеченным, незащищенным слоям, etc., то есть «уравнительный» сектор); сектор общественного порядка (полиция и юстиция); сектор идеологического воздействия (образование, воспитание, пропаганда, забота о развитии искусств и литературы, etc.); дипломатический сектор (международные дела и армия). При многопартийном парламентском режиме это горизонтальное разделение полномочий иногда накладывается на традиционное вертикальное. Каждая представленная в правительстве партия имеет тенденцию требовать себе тот конкретный сектор, который сближает ее со своей избирательной клиентеллой или позволяет развивать свою политическую стратегию.

Эта специализация непостоянна. Более того, в некоторых правительственных комбинациях используется практика нейтрализации, когда взаимосвязанные департаменты доверяют партиям-антагонистам, чтобы смягчить политику каждого министра политикой оппозиционного по отношению к нему коллеги; или дублируют министра взятым из другой партии товарищем министра, который за ним наблюдает и ограничивает его. Иногда эта специализация находится в довольно зачаточном состоянии: при Третьей республике партия радикалов обычно сохраняла за собой министерство внутренних дел и реже - национального просвещения. Но она могла продвинуться и дальше: в период трехпартийности во Франции каждая из входящих в альянс партий контролировала какой-то определенный сектор национальной жизни. Жесткая дисциплина и изолированность партий на выборах вели, впрочем, к явному преобладанию партийной солидарности над солидарностью правительственной. В этих условиях Совет министров напоминал Собрание уполномоченных, где посланцы от всех партий пытались прийти к соглашению; нередко Советам старейшин предшествовали сепаратные совещания министров каждой партии, где сообща определялась линия поведения. Горизонтальное разделение полномочий редко заходит столь далеко. Оно существенно зависит от внутренней структуры заключивших союз партий: если это партии децентрализованные, со слабой структурой и низкой дисциплиной, индивидуализм депутатов воспроизводится в индивидуализме министров и приходит в противоречие с делением по секторам. Объединение партий жестких или централизованных больше склонно к обратному: в той же Франции ослабление внутренней дисциплины в МРП и партии социалистов начиная с 1947 г. и участие в правительственном большинстве партии радикалов с ее весьма слабой структурой значительно смягчило горизонтальное разделение. Точно так же очень важна соответственная численность входящих в альянс партий: настоящая специализация секторов предполагает равенство между ними. Горизонтальное разделение полномочий представляет собой одну из форм правительственной коалиции в многопартийной системе, но не единственную; усугубление же классического вертикального их разделения, напротив, феномен всеобщий.

При президентском режиме очевидно может иметь место одно лишь вертикальное разделение полномочий, так как правительство совсем не отражает партийного состава палат. Никакая партия большинства не в силах перекинуть мост между парламентом и исполнительной властью, чтобы преодолеть разобщенность, проистекающую из самой природы этих институтов. Авторитета президента в его собственной партии недостаточно, чтобы вовлечь палаты в фарватер своей политики, если эта партия остается в меньшинстве. Тем не менее и в случае, когда президентский пост и парламентское большинство принадлежат разным партиям, разделение полномочий остается здесь менее значительным, чем при двухпартийном режиме. Ведь президент сталкивается не с единым парламентским большинством, противостоящим его политике, а с разнородным, состоящим из представителей нескольких партий, которое можно попытаться разрушить. Но это различие более ощутимо сказывается на авторитете правительства, чем на разделении властей.

Партии и власть правительства

Если в стране существует только одна партия, это безусловно усиливает власть правительства; палаты выглядят этаким парламентским ристалищем, где искусно управляемые возгласы одобрения заменяют дебаты; кроме того последние ограничиваются всего лишь технической критикой деталей, высказываемой депутатами в адрес того или иного министра и никогда не представляют угрозы общей политике правительства (система, довольно развитая в СССР). Видимость демократического парламента практически маскирует жесткую диктатуру. К тому же нужно еще учитывать структуру единственной партии и то место, которое она в действительности занимает в государстве. Партия нетоталитарного типа может допустить развитие ограниченной оппозиции и внести в диктатуру некоторый смягчающий элемент. Партия, не интегрированная в государство полностью, может и сама представлять известную оппозиционную силу: единственные партии фашистского типа иногда восставали против консерватизма режима и вынуждены были испытать суровые чистки и capitis diminutio (усекновение головы; казнь). Но есть и такие, что не входят в правительство и практически бесправны; пример - португальский Национальный союз, активность которого очень низка. Если оставить в стороне эти детали, однопартийность, несомненно, представляет собой средство сохранения внешних форм демократического режима с уравновешивающими друг друга властями и ограниченным правительством, тогда как на самом деле он заменен авторитарным режимом с всесильным правительством. Она выступает современным историческим воплощением так называемой техники «рака-отшельника»: лишая политический режим всякого содержания, она оставляет от него всего лишь внешнюю видимость, подобную пустой скорлупе, встраивая в эту скорлупу совсем другую систему; именно таким способом в XVIII и XIX веке прежние абсолютные монархии с помощью постепенного отделения кабинета министров от короля преобразовывались в парламентские демократии.

Чтобы не претерпеть столь радикальной трансформации, дуализм тоже усиливал власть правительства, не разрушая при этом демократических рамок. Как мы видели, он ведет к замещению формального разделения полномочий их концентрацией - но эта концентрация совершается в пользу правительства и в ущерб парламенту. Партия становится средством обеспечить доминирование первого над вторым: ведь правительство - в руках вождей партии, которым подчинены депутаты, образующие большинство в парламенте. Таким образом внутренняя иерархия партии как бы проецируется на структуру публичной власти. Опорой и связующим звеном единства министров в правительстве становится партийная солидарность; в отношениях между кабинетом и палатами власть верховного руководства партии над ее депутатами устанавливает подчинение парламента правительству. Либеральный автор Р. Мюир действительно имел основания говорить о «диктатуре кабинета». Впрочем, внутренняя иерархия партии - не единственное средство развития престижа и власти правительства; дуализм точно так же ведет к радикальным переменам в том виде взаимодействия властей, которое характерно для парламентского режима. Средства воздействия парламента на правительство утрачивают свою значимость или присущий им смысл. Выражение недоверия или вотум недоверия, теоретически якобы позволяющие палатам ниспровергнуть правительство, неспособны больше привести к этому результату, разве что ценой случайных голосов, если разрыв между большинством и меньшинством невелик; но такое происходит лишь в виде редкого исключения. Если отвлечься от подобных предположений, только слабость или расхлябанность дисциплины в правительственной партии позволяют парламенту воспользоваться своими прерогативами и низвергнуть кабинет. Разумеется, отправление власти всегда вносит разногласия в партию, которая несет это бремя; оно оживляет борьбу внутренних фракций и противоречия между умеренными и непримиримыми, но эти междоусобицы почти никогда не доходят до раскола. Максимум возможного - это нескольких воздержавшихся (и еще реже - голосующих против) во время вотума доверия депутатов мажоритарной партии, цель которых - продемонстрировать свое несогласие с ведущей фракцией, причем в той мере, в какой разрыв между большинством и меньшинством достаточен, чтобы сделать подобную демонстрацию отрицательного отношения безвредной. Правительство нередко использует вотум доверия в качестве инструмента для наведения порядка в собственной партии: загоняя в угол оппозицию с помощью угрозы исключения из партии, оно вынуждает ее подчиниться.

Право роспуска придает этому инструменту еще большую эффективность. Если правительство вследствие раскола мажоритарной партии назначит новые выборы, многие из непокорных рискуют потерпеть там поражение: выставляя против них ортодоксальных кандидатов при голосовании в один тур, руководство партии ставит их в невыгодное положение. Таким образом традиционные средства взаимодействия между парламентом и правительством превращаются в средства воздействия правительства на свою собственную партию. Совершается фигура своего рода сложной политической кадрили: высшая иерархия мажоритарной партии становится связующим звеном между публичными властями; официальные связи между публичными властями усиливают внутреннюю иерархию мажоритарной партии. Но это превращение носит односторонний характер, единственное средство воздействия парламента на правительство лишается эффективности или совершенно изменяет свой изначальный смысл - вплоть до превращения в оружие, позволяющее кабинету усмирять строптивых парламентариев. Средства же воздействия правительства на парламент меняются только технически при неизменном результате - они остаются средством давления на палаты. Описанное выше право роспуска по-прежнему соответствует своей главной цели: укреплять стабильность кабинета, сдерживая правительственные кризисы с помощью угрозы новых выборов; обеспечить использование избирательного корпуса в качестве третейского судьи в случае глубокого конфликта между исполнительной и законодательной властью. Если кабинет ставит вопрос о доверии, чтобы добиться покаяния непокорных в своей собственной партии или поддержать какие-то партии правительственной коалиции, он всегда исходит из одного и того же намерения: укрепить свои парламентские позиции. Если он объявляет о роспуске парламента, чтобы попытаться с помощью избирательного корпуса наголову разбить диссидентов, изгнанных из собственной партии, или прежних союзников, вышедших из коалиции, он всегда имеет целью путем простейшей хирургической операции вскрыть нарыв, который больше не позволяет эффективно управлять.

Итак, двухпартийность ломает предусмотренное парламентской теорией равновесие властей; она создает при этом не только новое и весьма эффективное средство воздействия правительства на парламент, исходящее от внутренней иерархии мажоритарной партии, но и тем самым парализует или обращает в пользу кабинета классические средства воздействия парламента на правительство; одновременно она полностью сохраняет средства воздействия правительства на парламент, всего лишь чуть видоизменив их. Это описание действительно постольку, поскольку мажоритарная партия обладает достаточной сплоченностью. Если же она представляет собой всего лишь агломерацию довольно независимых друг от друга лиц, власть руководителей партии над ее депутатами - а значит и власть министров над парламентским большинством - ослабевает. Если в мажоритарной партии дисциплина голосования - правило, то правительство живет спокойно, стараясь лишь предупредить внутренние разногласия и угрозу раскола; если же подобная дисциплина там совершенно отсутствует, описанный механизм не действует; партийная иерархия остается таковой больше теоретически, чем практически и, следовательно, неспособна сообщить правительству реальную власть над парламентом. Тогда оппозиция может рассчитывать на то, чтобы расколоть парламентское большинство, ведя игру «по маленькой», то есть подстрекая отдельных лиц к дезертирству; интриги сераля вновь обретают свое значение, а парламент - свой престиж. Теперь для партии меньшинства речь идет не просто о том, чтобы вести чисто пропагандистскую борьбу, имея в виду будущие выборы, но без всяких шансов на более близкий эффект в силу устойчивости правительства - эта устойчивость не так уж и велика, а надежда на ниспровержение правительства не столь уж и иллюзорна. Но общий ход развития партий, так же как и логика мажоритарной избирательной системы (которая служит основой двухпартийности), по-видимому, действует как раз в направлении усиления партийных структур, а стало быть - власти правительства.

В какой-то мере это компенсируется зависимостью правительства от активистов мажоритарной партии и тех организаций, которые выражают их волю. Лейбористский кабинет больше зависит от конгресса тред-юнионов, чем от Палаты общин. При двухпартийном режиме правительство практически не может быть ниспровергнуто парламентом, но такое вполне по силам партийному форуму. Все это так, но нередко отсюда делают преувеличенные выводы, забывая о том, что эволюция партий имеет тенденцию постепенно сокращать внутрипартийную демократию и свободу действий активистов, как мы это видели. Руководители располагают все более эффективными средствами воздействия на съезд, что обычно без особых трудностей позволяет им сохранять свое лидерство. Когда они входят в правительство, эти средства, кстати, в значительной степени усиливаются за счет престижа и преимуществ власти, что позволяет им побеждать, разобщая строптивых угрозой возможного подрыва мажоритарного положения партии. Дезавуирование руководителей съездом имело бы следствием их уход из правительства; такая отставка сделала бы довольно сложным образование нового кабинета, опирающегося на ту же самую партию; эта сложность повела бы к роспуску; если же роспуск произойдет при таких обстоятельствах, когда мажоритарная партия была бы вынуждена признать свою неспособность управлять по причине внутренних разногласий, очень велик риск, что он будет истолкован как ее поражение. Это весьма сильный аргумент; если руководители партии повторяют его на все лады, этого обычно бывает достаточно, чтобы обеспечить им большинство на съезде. Все заканчивается максимум частичными перестановками в правительстве: вызванное партийным съездом падение кабинета - крайняя редкость при двухпартийном режиме. Если мыслить реалистически, возможности ослабления власти правительства за счет действий активистов партии весьма ограничены.

При президентском режиме изложенная выше схема претерпевает некоторые изменения, даже если одна и та же партия держит в руках и президентский пост, и парламентское большинство; в случае противоположного варианта она полностью ломается. В первом случае партия выступает связующим звеном между правительством и палатами, как и при парламентском режиме; лидерство президента в партии дает ему власть над парламентом; партийная иерархия усиливается за счет правительственной власти. Но поскольку классические средства взаимодействия между исполнительной и законодательной властью здесь отсутствуют, они, естественно, не могут быть усилены дуализмом партий - стало быть, не происходит и никакого ослабления прерогатив парламента по отношению к правительству, сочетающегося с укреплением прерогатив второго в отношении первого; эффект двухпартийности здесь более ограничен. Если же парламентское большинство и президентский пост принадлежат разным партиям, данный эффект действует в совершенно противоположном направлении: дуализм обеспечивает однородное парламентское большинство, которое позволяет палатам успешно противостоять президентской власти и существенным образом ее ограничивать. Разделение властей совпадает с уменьшением прерогатив правительства. Степень его зависит от степени сплоченности и внутренней дисциплины мажоритарной партии, поскольку эти факторы действуют обычно в направлении, обратном тому, что было описано выше: чем дисциплинированнее мажоритарная партия, тем мощнее ее оппозиция президенту и тем значительнее ослабляется власть правительства. И, наоборот, поскольку партия, не отличающаяся сплоченностью и дисциплиной, предоставляет своему противнику больше возможностей для маневрирования и интриг, она тем самым усиливает позицию президентской власти, если та принадлежит противоположной партии, и ослабляет ее в противном случае, как об этом свидетельствует пример Америки.

Таким образом, слабая внутренняя структура партий сближает дуализм и многопартийность. Последствия многопартийности весьма различны в зависимости от природы политических институтов: при парламентском режиме многопартийность ослабляет правительство, а при президентском скорее усиливает. Сравнение Франции с Англией хорошо иллюстрирует это явление. Отсутствие мажоритарной партии заставляет формировать там неоднородные кабинеты, опирающиеся на коалицию, или кабинеты меньшинства, пользующиеся парламентской поддержкой родственных партий. Первые постоянно разрываются на части между противоположными устремлениями их членов, ибо здесь партийная солидарность, вместо того чтобы укреплять солидарность правительственную, противостоит ей. Оппозиция существует даже в самом правительстве: ведь каждая из входящих в коалицию партий не доверяет не только явным врагам, но и собственным союзникам. Последние представляют, кстати, наиболее грозных противников на выборах, ибо, как мы это видели, при многопартийном режиме избирательная кампания по необходимости направлена против наиболее близких партий. Следовательно, программа деятельности правительства может быть только краткосрочной, с ограниченными целями и достаточно «безобидными» средствами. И действительно, многопартийная система ведет к засилью полумер и вечной погруженности в текущие дела. Кабинеты меньшинства, преимущество которых - в их однородности, а слабость - в недостатке надежной парламентской поддержки, почти не могут действовать иначе, к тому же они, как правило, редко встречаются по сравнению с другими. С союзниками выгоднее пуститься в плавание в правительственной лодке, когда они разделяют с тобой ответственность и естественную непопулярность власти, чем позволить им укрыться под сенью парламента, где они будут менее видны избирателям и куда меньше скомпрометируют себя в их глазах. За исключением Скандинавии правительства меньшинства - это обычно переходные кабинеты, чье назначение - проложить пути для разрыва альянса или же продемонстрировать невозможность такого шага.

Недееспособные и сами по себе, многопартийные правительства еще в большей степени выглядят таковыми в отношениях с парламентом. Этому существенно способствует разделение властей, которое в данных обстоятельствах обнаруживает всю свою реальность и жесткость. что дает преимущества в основном парламенту: нарушение равновесия явно оборачивается в его пользу. Средства воздействия законодательной власти на исполнительную вновь обретают всю свою эффективность; прерогативы же правительства по отношению к палатам, напротив, почти полностью ее утрачивают. Падения кабинетов - при дуалистической системе события исключительные и редкие, здесь становятся частыми и привычными; это несколько компенсируется тем обстоятельством, что в правительстве оказываются одни и те же люди, только в разных комбинациях. Запрос, который в двухпартийных режимах заменен вопросом, становится здесь существенным средством контроля над правительством и еще больше подвергает его жизнь опасности: он имеет обычно больше политический, нежели технический, и скорее общий, чем конкретный характер. В конечном счете, о каком бы тексте не шла речь, оппозиция старается, не отправляя правительство в отставку, оставить его в меньшинстве: парламент парализует его инициативы и выступает против его пожеланий. При дуалистических системах власть кабинета над мажоритарной партией позволяет без особых трудностей получить одобрение основных законов и бюджета; в условиях многопартийности коалиции мажоритарных партий почти никогда не удается достигнуть подобной дисциплины. Даже удерживаясь у власти, правительство никогда не в состоянии добиться, чтобы за его проекты проголосовали без существенных поправок, которые касаются главным образом вопросов, имеющих значение в аспекте будущих выборов.

Испытывая давление весьма действенных средств со стороны палат, такое правительство не располагает по отношению к ним никакими по-настоящему эффективными прерогативами. Основное его оружие - право роспуска - утрачивает всякий практический смысл и превращается в картонную саблю. Но здесь следовало бы остерегаться одного распространенного заблуждения. Некоторые видят в невозможности роспуска парламента источник бессилия французских правительств в противоположность власти британского кабинета; парламентский режим описывают как систему равновесия между исполнительной и законодательной властями, где право роспуска противостоит вотуму доверия; предполагается, что если бы первое исчезло, а второе осталось, равновесие все равно было бы нарушено в пользу парламента и вызвало бы падение правительства. Но такой ход мысли слишком формален: неиспользование права роспуска скорее следствие, чем причина слабости правительств при многопартийном режиме. Во времена Третьей республики такое право существовало: кабинет его не использовал, потому что просто не решался на это пойти, не обладая необходимой энергией. В веймарской Германии право роспуска не упрочило власти правительства; напротив, закрепляя немощность режима, оно в конечном счете только ускорило его падение. Роспуск перестает быть эффективным, поскольку он не позволяет избирательному корпусу ясно осознать свои взгляды и прямо назвать большинство, соответствующее его чаяниям. При многопартийном режиме с независимыми партиями, порожденном пропорциональной системой, перемещение голосов слишком незначительно, чтобы ощутимо изменить соотношение сил в парламенте; и до и после роспуска возможны одни и те же комбинации, и ни один вопрос не решается. Система альянсов, порожденная голосованием в два тура, позволяет достичь более определенных результатов, но свойственная центристской партии «политика качелей» амортизирует выражение национальной воли и принижает смысл выборов. В конечном счете роспуск оказывается эффективным лишь при двухпартийном режиме, где он в свою очередь становится ненужным для разрешения конфликтов между парламентом и правительством по мере того, как дисциплина и сплоченность партий делают такие конфликты маловероятными, фактически роспуск имеет тенденцию использоваться там как средство сократить срок жизни палат, чтобы избежать «демагогии последнего года» и провести выборы в момент, расцениваемый как наиболее благоприятный для партии власти, стремящейся таким путем компенсировать естественное снижение своих шансов в погоне за голосами по сравнению с оппозицией.

Структура партий, их соответственные размеры и альянсы также влияют на авторитет правительства; но трудно придти к каким-то определенным заключениям, анализируя столь разные аспекты. К наиболее заметным изменениям ведет наличие доминирующей партии. Оно усиливает правительство и уменьшает значение парламента; если доминирующая партия обладает абсолютным большинством голосов лишь в порядке исключения, как мы это видели в Норвегии и Швеции, то положение весьма напоминает двухпартийный режим. Вместе с тем аномальный и непрочный характер этой ситуации побуждает правящую партию к известной осторожности: нередко она отказывается от формирования однородного правительства и предпочитает разделить власть с союзниками - не только для того, чтобы расширить свою парламентскую базу и переложить на них часть своей ответственности, но и с целью придать этому альянсу устойчивый и привычный характер, что позволяет ей сохранить власть и в случае утраты абсолютного большинства. Свойственная многопартийности психология коалиционности продолжает действовать даже и в тех исключительных случаях, когда в такой коалиции нет необходимости. Если же доминирующая партия вновь оказывается в меньшинстве в результате объединения всех ее противников, то положение правительства даже облегчается: разнородное, разношерстное и недисциплинированное большинство оказывается лицом к лицу со сплоченным, сильным и единым меньшинством. Но, с другой стороны, массовым сознанием правление доминирующей партии в конце концов начинает восприниматься как нечто почти законное, и оно обычно оказывается несколько шокировано подобными коалициями, что тоже уменьшает престиж правительства.

Система прочных и долговременных союзов также способна преобразовать предшествующие схемы и сблизить многопартийность с двухпартийным режимом; по мере того, как складывается настоящая двойственность альянсов, многопартийность сближается с дуализмом партий. Но как бы то ни было, сплоченность и дисциплина внутри альянсов обычно ниже, чем в единых партиях, и, стало быть, власть правительства меньше, а свобода действий парламента - шире. Если один из участников союза в силу диспропорций численности или структуры занимает доминирующую позицию по отношению к другому, то сплоченность его может быть более значительной, а сходство с двухпартийной системой более полным. Менее ясен эффект централизации и дисциплины партий. С одной стороны, вследствие силы внутрипартийных связей, мешающей представителям различных партий реально сотрудничать в общем деле, указанные особенности партий затрудняют создание правительственных коалиций и придают им более поверхностный характер; но, г другой стороны, уменьшая влияние интриг и метаморфоз личных позиций парламентариев, они увеличивают их стабильность. Допустимо было бы сказать: в условиях многопартийного режима дисциплинированные и централизованные партии порождают относительно стабильные, но недееспособные правительства; партии недисциплинированные и децентрализованные - правительства более дееспособные, но и более нестабильные. Сравнение Третьей республики и первых шагов Четвертой довольно удачно иллюстрирует эту противоположность. До 1939 г. слабость партий допускала относительно однородные кабинеты, где деятели, вышедшие из самых разных политических образований, достаточно спокойно принимали власть общего руководителя в силу его личного престижа (Вальдек-Руссо, Клемансо, Бриан, Пуанкаре); некоторые правительства обладали реальным единством взглядов и достаточно большой дееспособностью: но недисциплинированность входивших в коалицию партий и нескончаемая игра личных интриг обрекали их на весьма значительную нестабильность. В 1945-1947 гг. жесткая дисциплина партий, наоборот, препятствовала какой бы то ни было однородности кабинета и реальной власти его руководителя, обрекая министров на бездействие; но та же самая дисциплина обеспечивала сплоченность большинства и приводила к стабильности правительств: вотум доверия был попросту немыслим. И все же сформулированные выше положения слишком прямолинейны и однозначны, чтобы с их помощью можно было бы адекватно выразить вечно движущуюся и изменчивую действительность.

При президентском режиме многопартийность имеет тенденцию скорее усиливать власть правительства и ослаблять власть парламента. Если президентская партия и партия парламентского большинства - разные, такое возрастание власти весьма заметно по сравнению с тем, что мы видим при двухпартийным режиме, ибо в обеих палатах вместо однородного и сплоченного большинства исполнительная власть имеет перед собой всего лишь разношерстную коалицию, что позволяет постоянно маневрировать, раскалывая и разобщая ее. Эта ситуация еще более выгодна для нее, чем в том случае, когда дуализм сочетается с отсутствием внутренней дисциплины партий; борьба между различными партиями еще сильнее, чем личностное соперничество внутри одной и той же партии (правда, в Соединенных Штатах внутренняя неоднородность партий так велика, что это различие почти не чувствуется). Если же президентский пост и парламентское большинство - в руках одной и той же партии, многопартийность дает правительству менее сильную власть, чем двухпартийность, поскольку президент не может использовать свой авторитет главы мажоритарной партии для того, чтобы оказывать давление на палаты. И все-таки правительство выглядит здесь неизмеримо сильнее, чем при парламентском режиме. Оно сохраняет те два свойства, которых в последнем случае многопартийность его лишает: однородность и стабильность. Парламент может противиться его законодательным проектам, но он не в состоянии ни отправить его в отставку, ни разобщить; правительство же, напротив, может через посредство поддерживающих его депутатов вести парламентские интриги с целью разрушить неугодные ему коалиции партий, преобразовать их по своему желанию, особенно с целью создания временных альянсов для поддержки какого-то конкретного проекта.

Еще более существенным образом многопартийность преобразует структуру президентского режима: она усугубляет его личностный характер. При дуалистическом режиме партии достаточны сильны, чтобы держать президента в определенных рамках; он выступает скорее в качестве лидера одной из них, нежели независимого лица. При многопартийном режиме, напротив, величественная фигура президента одиноко возвышается среди множества партий; его принадлежность к одной из них не сообщает ему никакого авторитета, поскольку речь идет о партии меньшинства, которая одна, сама по себе управлять не может. Доверие большинства народа, которое он олицетворяет, принимает личный характер. Ни одна партия не может рассматривать себя в качестве представителя всей страны - это дано только президенту. Сменяющееся одно за другим парламентское большинство - всего лишь результат межпартийных альянсов, ибо произвол штабов играет здесь не меньшую роль, чем итоги выборов; президент же по праву может претендовать на то, что избрав его, большинство народа ясно выразило свою волю. Естественное бессилие многопартийности с особой четкостью подчеркивается привилегированным положением президента - ведь лишь он один способен действовать аффективно и непрерывно. В силу естественного порядка вещей многопартийные президентские режимы имеют тенденцию к установлению личной власти, и занимающему президентский пост нужна немалая добродетель, чтобы устоять перед искушением, которое сама сущность системы делает почти непреодолимым. Понятие добродетели предполагает, впрочем, что личный характер власти рассматривается как зло; однако эволюция власти внутри партий убеждает, что такой подход постепенно утрачивает под собой почву.

Партии и функция оппозиции

До сих пор мы противопоставляли основанное на классификации секторов государственной деятельности горизонтальное разделение властей старому, традиционному делению на законодательную и исполнительную власть; это последнее деление, само по себе вертикальное, постепенно утрачивает свое значение в пользу нового подхода: различения функции правительственной и функции оппозиции. Сущностной характеристикой западной демократии является наличие организованной оппозиции, а демократии восточной - ее отсутствие. На протяжении истории можно было бы обнаружить многочисленные следы особой организации оппозиции. Этой идее соответствовало - по крайней мере при зарождении - учреждение в Римской республике должностей трибунов плебса, наделенных правом intercessio (лат. - протеста. - Прим. перев.). Позднее роль того же порядка по отношению к феодальным монархиям средневековья играла церковь. Начиная с XVIII века оппозиция больше не существовала в качестве какого-то отдельного учреждения; место оппозиционных институтов, создаваемых государством и направленных против собственно правительственных институтов, заняло противостояние самих этих институтов. «Ограничение власти властью», создание внутренней оппозиции правительству вместо оппозиции внешней преследовало ту же самую основную цель. Отделение законодательной власти от исполнительной первоначально порождено именно этой идеей: рядом с королем учреждалась ассамблея, призванная его ограничивать. Тщательное различение законодательных и исполнительных актов имело целью только легитимацию этого дуализма путем технического распределения функций: разделение труда стало следствием совершившегося разделения властей. Но однажды монарх исчез, и, поскольку опыт якобинцев показал всю опасность концентрации полномочий в руках Собрания, были найдены новые формы воплощения оппозиционной функции, обычно в виде внутреннего противостояния различных властных органов; именно этой идее и отвечала двухпалатность. Современное развитие политических партий вместе с изменением классического разделения властей преобразовало и функцию оппозиции, вновь олицетворив ее в отдельном органе, внешнем по отношению к правительству, партии меньшинства стали наследниками трибунов плебса.

Однако при однопартийном режиме внешней оппозиции не существует. Разумеется, в московском Верховном Совете можно обнаружить «беспартийных» депутатов, так же как в Национальном собрании Анкары после падения Фетхи-бея - «независимых» депутатов; но и те, и другие проходят по спискам партии и отобраны ею. При однопартийной системе настоящая оппозиция находится вне самой партии. Она обнаруживается в форме диссидентских фракций, течений меньшинств, более или менее свободно критикующих правительство на партийных собраниях; эти фракции и течения могут проявляться и на парламентском уровне, как мы это видели в Турции. В СССР организованные фракции внутри коммунистической партии продолжают существовать приблизительно до 1934 г.; во времена Ленина и в первые годы сталинизма они играли довольно значительную роль; в итальянской фашистской партии обычно можно было различить левую, правую и центр; в германской национал-социалистической партии до 1934 г. тоже наблюдались достаточно серьезные расхождения. С другой стороны, современная русская коммунистическая партия развивает довольно оригинальный вид оппозиции в форме «самокритики»: членов и руководителей партии всех уровней постоянно призывают самих критиковать свои поступки и вести счет собственным недостаткам. По правде говоря, этот прием больше напоминает публичную исповедь, нежели выступление оппозиции; он столь же мало имеет целью выразить сопротивление режиму, как и победить его. Самокритика, по-видимому, используется главным образом для того, чтобы добиться ортодоксии и неукоснительного послушания на всех уровнях; она дополняет систему чисток и исключений: подвергнуть себя «самокритике» означает признать свои провинности по отношению к руководству и тем заслужить право остаться в рядах партийной общности. Следовательно, в силу объективного положения вещей анализ влияния партий на роль оппозиции придется вести в основном на примере плюралистических режимов.

Многопартийность и двухпартийность порождают совершенно различные структуры. Двухпартийная система ведет к превращению оппозиции в настоящий институт. Разделению функций между правительством и оппозицией соответствует также четкое различие органов мажоритарной партии и партии меньшинства; соответствие этих двух рядов ведет к реальному разделению полномочий - в том техническом смысле терминов, который придают им юристы. В Англии, где руководитель партии меньшинства получает от государства регулярное вознаграждение и официальное звание «лидера оппозиции правительству Его Величества», оппозиции действительно придается статус публичной функции. При многопартийном режиме она несовместима с этой институциональной формой, поскольку не совсем ясны ее границы по отношению к правительству. Иные правительства опираются то на одно, то на другое большинство, обращаясь к правой, чтобы провести одни меры, и к левой, чтобы осуществить другие; стирается всякое различие между правительством и оппозицией. Даже в случае, когда премьер опирается на достаточно ясно очерченное большинство, последнее вовсе не так четко и стабильно, как при дуалистическом режиме; демаркационная линия поочередно нарушается с обеих сторон как индивидами, так и малыми группами; непрестанно плетутся интриги с целью изменить или разрушить союзы. Наконец, оппозиция состоит из разнородных элементов, зачастую даже более разнородных, чем само большинство; ее против всегда слышнее, чем ее за; в оппозиции партии могут объединиться и вообще без всякого подлинного согласия, как это бывает в случае, о котором говорят: «крайности сходятся». При многопартийности нет уже никакого настоящего органа, который мог бы взять на себя функцию оппозиции.

При двухпартийном же режиме единая и организованная оппозиция все-таки остается умеренной; сами условия политической борьбы, предполагающие известное чередование партий и возможность для сегодняшней оппозиции когда-то принять на себя ответственность за власть, предохраняют от преувеличенной демагогии, которая может обернуться против нее самой; центристская ориентация избирательной борьбы действует в том же направлении. При многопартийном режиме оппозиция в силу противоположных обстоятельств, наоборот, естественно тяготеет к демагогии: оппозиционные партии, совершенно не опасаясь оказаться припертыми к стенке, занимаются критикой и раздают обещания, не зная никакой меры. Сама направленность избирательной борьбы, подталкивающей к противоборству с ближайшими родственными партиями, ведет к взаимным нападкам и преобладанию крайностей. Но эта резкая оппозиция остается тем не менее достаточно невнятной. Противоположность втянутых в нее партий и их взаимные столкновения мешают им поставить общественное мнение перед четким выбором, позволяющим ему проявить свою волю. Тот факт, что порой бывает трудно провести демаркационную линию между оппозицией и правительством, а также нередко встречающийся случай наличия двух оппозиций, расположенных по флангам, еще больше увеличивают эту невнятицу. При двухпартийном режиме оппозиция остается определенной несмотря на свою умеренность; мы хотим этим сказать, что общественное мнение способно там достаточно четко понять различие между позициями партий большинства и меньшинства и сделать свой выбор со знанием дела. В парламентских дебатах, как и в избирательных кампаниях, сталкиваются два основных решения, несомненно упрощенных и схематизированных, но позволяющих четко сориентироваться и депутатам, и гражданам. В этой ясности оппозиции, по-видимому, и заключается главная составляющая ее эффективности, и одновременно - прочности демократического режима.

При многопартийном режиме неопределенность возрастает еще и в свете того факта, что приходится различать оппозицию внешнюю, представляемую партиями меньшинства, и оппозицию внутреннюю - между партиями самого большинства. Правительственные решения - это всегда результат компромисса между партиями, делящими власть; но каждая из них сохраняет за собой право защищать свою собственную точку зрения перед своими активистами и своими избирателями, и следовательно - право критики правительственного компромисса, перелагая на других участников правительственного альянса ответственность за его промахи; каждый из его участников находится, таким образом, в оппозиции к своему собственному правительству. Все искусство такой внутренней оппозиции в том и заключается, чтобы отделить неотложные практические потребности от долгосрочных структурных реформ, включенных в доктрину партии; свое участие в правительстве оправдывают ссылкой на первые; критикуют его с позиций вторых. Значит, внутренняя оппозиция будет тем более легко осуществимой и эффективной, чем более последовательной и действительно революционной будет доктрина партии, так чтобы она не представала в глазах общественного мнения всего лишь как предлог для оправдания сотрудничества в правительстве. Именно этим объясняется наглядно проявившаяся в коалициях 1945 г. во Франции, Италии и других странах виртуозность коммунистических партий в том, что касается внутренней оппозиции: структура, кадры, доктрина - ничего не давало повода заподозрить эти партии в «обуржуазивании» и отказе от своих фундаментальных целей во имя сиюминутных выгод от участия в правительстве. В буржуазных и социал-демократических кабинетах они всегда оставались в какой-то степени чужаками, что позволяло им легко отмежевываться от них. Использование придаточных организаций (профсоюзы, фронты, etc.), не причастных к власти, увеличивает эффективность такой внутренней оппозиции.

Не одно только количество партий определяет характер и форму оппозиции; сюда добавляется влияние их союзов, численности, внутренней структуры. Не могут одинаковым образом вести себя в роли оппозиции большая партия, которая объединяет множество разнообразных и нередко противоречивых интересов, и карликовая, собравшая вместе сколько-то одержимых или представляющая какие-то специфические, четко ограниченные интересы; вторая, естественно, больше склонна к демагогии и эксцессам, нежели первая. Социальная неоднородность партии, быть может, имеет еще большее значение, чем ее численность: партия, представляющая один, но относительно однородный класс, может занять более четко обозначенную и строгую позицию, чем партия, выражающая интересы нескольких классов или класса внутренне неоднородного (такого, как «буржуазия» или «средние классы»). Тем не менее партии находят тактику, которая позволяет устранять трудности, вызываемые неоднородностью; ее можно было бы назвать техникой «разобщенной оппозиции». Речь идет о том, чтобы с помощью узко специализированной пропаганды поддерживать требования каждой социальной группы в отдельности, соблюдая максимально полную изоляцию между ними: например, одновременно защищать претензии крестьян на повышение сельскохозяйственных цен - и требования рабочих установить максимально низкие цены на продукты питания; либеральные устремления коммерсантов и промышленников - и дирижистские чаяния лиц наемного труда, etc. Изучение специализированных газет партий (рабочих, крестьянских, etc.) показало бы растущее распространение такого рода пропаганды.

Наличие доминирующей партии также, по-видимому, влечет за собой некоторые следствия в отношении оппозиции. Если доминирование длится долго, оппозиция низводится до полной несостоятельности: этот вариант реализуется главным образом при двухпартийном режиме, который в результате такого доминирования довольно глубоко преобразуется. Случается и так, что оппозиция, надолго отстраненная от власти, берет на вооружение более резкую и демагогическую тактику. Это происходит главным образом в странах, где постепенно утрачивается интерес к политической борьбе и выборам - по причине их неэффективности. В этом смысле очень интересно сходство южных американских штатов и Швейцарии до введения пропорциональной системы. В Швейцарии с 1874 г. роль доминирующей непрерывно играла партия радикалов; обладая абсолютным большинством (несмотря на многопартийность), она правила одна, не опасаясь быть низвергнутой. В южных штатах США демократическая партия господствует с начала войны за отделение (к тому же влияние республиканской партии в некоторых штатах настолько сократилось, что можно говорить об однопартийности). В обоих случаях существование доминирующей партии - результат гражданской войны. Но швейцарская радикальная партия унаследовала в федерации превосходство победителя (как это было и с республиканской партией США вплоть до 1911 г., за исключением двух коротких периодов); американская демократическая партия, напротив, все еще несет на себе печать сопротивления побежденных территорий (подобно швейцарской католической партии в кантонах, входивших в союз сепаратистов). Тем не менее при всех различиях в обеих странах ясно обнаруживается одно и то же явление: охлаждение к политической жизни. Число уклонявшихся от участия в выборах в Швейцарии до введения пропорциональной системы было выше, чем в любой другой европейской стране, вплоть до того что в 1914 г. достигло 50% избирательного корпуса; в некоторых южных американских штатах оно было еще значительнее и превысило 90% граждан, достигших возраста голосования. В Швейцарии развитие системы референдумов и народной инициативы в некоторой мере смягчило эти негативные явления и вернула оппозиции эффективность, которой она в течение долгого времени была лишена по причине многолетнего доминирования одной и той же партии. В Америке система «праймериз», способствовавшая появлению фракций в демократической партии и созреванию внутренней оппозиции, влияла в том же направлении, но с меньшей эффективностью: на Юге «праймериз» никогда не отличались ни честностью, ни высоким процентом голосующих.

Прочные и сплоченные коалиции могут придать многопартийному режиму черты, сближающие его с двухпартийной системой, и сделать оппозицию более сплоченной, умеренной и определенной. И, наоборот, в условиях дуализма партий недисциплинированных, децентрализованных и слабо организованных известен такой механизм оппозиции, который нередко оказывается ближе к многопартийной схеме, чем к двухпартийности. В Соединенных Штатах оппозиция на парламентском уровне больше напоминает французскую, нежели британскую. На уровне выборов положение несколько иное, потому что борьба ограничивается двумя противниками, один из которых поддерживает правительство, а другой его критикует. Президентская кампания остается умеренной, ясной и не такой уж демагогичной в силу реальной для каждого кандидата возможности принять на себя бремя государственной ответственности. Кампании по выборам в Сенат и Палату представителей весьма от нее отличаются.

И, наконец, характер оппозиции тесно связан с общими условиями борьбы партий. Можно выделить три различные ее типа: борьба без принципов, борьба по второстепенным принципам и борьба вокруг принципов фундаментальных. Первой категории соответствуют Соединенные Штаты; две партии образуют там спортивные команды, одна из которых правит, а другая очень желала бы занять ее место. Это соревнование внутренней и внешней (по отношению к власти) команд никогда не принимает фанатического характера и отнюдь не создает глубокого раскола нации. Ему можно поставить в вину то, что оно лишает оппозицию всякого настоящего значения, сводя ее роль в государстве к ослаблению демократии, а сами выборы - характера выбора между политическими курсами. Американские выборы очень плохо отражают общественное мнение; сам механизм борьбы между партиями мешает последним четко сформироваться и занять определенную позицию по крупным проблемам, от которых зависит настоящее и будущее первого государства мира. Провинциализм американской политики - это следствие не только униноминального голосования и малых избирательных округов (в конце концов сенаторы избираются от штатов, которые подчас представляют собой огромные округа): это еще и результат отсутствия какой бы то ни было доктрины и всякого общего принципа у самих политических партий, которые отдают пальму первенства интересам, и это, естественно, интересы частные и локальные - они ближе и понятнее. На президентских выборах отсутствие принципов усиливает личный характер борьбы.

Великобритания и Северная Европа (включая Западную Германию) входят во вторую категорию. Различие партий соответствует там доктринальному и социальному делению. Например, консерваторы и лейбористы имеют две различные концепции производства и распределения благ, распределения доходов, структуры и обращения элит; они выступают от имени двух противоположных клиентелл; разногласия партий почти совпадают с социальной стратификацией. Но тем не менее эти партии сохраняют согласие в отношении фундаментальных принципов политического строя: для них не являются предметом дискуссии его общие демократические рамки, право каждого на свободное самовыражение, необходимость свободных и честных выборов, включающих плюрализм партий. Каждая партия принимает правила игры, которые сохраняют право на жизнь за всеми. Различие доктрин и социальной инфраструктуры не препятствует сосуществованию партий; оппозиция, не подрывая своего собственного фундамента, приобретает устойчивость и определенность, чего она никогда не может достичь в Соединенных Штатах. Ни одна партия не стремится стать единственной и тотальной, что обеспечивает прочность режима.

Во Франции и Италии политическая борьба приобретает совсем иной облик. Она идет не вокруг второстепенных принципов, а вокруг самих основ государства и сущности режима. Коммунистические партии не приемлют западной демократии, не принимают плюрализма партий, который они желают заменить однопартийностью; они не признают никакого права на оппозицию и свободное выражение любых взглядов. Некоммунистические партии отвергают однопартийность, тоталитарную концепцию государства, уничтожение оппозиции и подавление политических свобод. Борьба между двумя указанными группами уже не спортивное состязание двух соперничающих команд - это борьба не на жизнь, а на смерть. С одной лишь разницей: гибель грозит только одной стороне. Ведь взятие власти коммунистами повело бы к уничтожению других партий, но отправление ее последними, напротив, предполагает, что они будут толерантны к коммунистам: по крайней мере иное означало бы отречение от их собственных принципов. Этот третий тип борьбы партий, впрочем, не является специфическим для государств, имеющих влиятельные коммунистические партии; он присущ всем странам, где есть партии тоталитарной природы со структурой ордена, достигшие известной силы. Он присутствовал в Италии 1920 г., хотя там вовсе не было коммунистической партии. Такое противостояние по фундаментальным принципам гораздо больше занимает партии, чем их избирателей: во Франции, например, избиратели, голосующие за коммунистов, несомненно, тоже привержены свободе слова, уважению оппозиции и политических форм демократии; в Италии средние классы, которые привели фашизм к власти, вряд ли жаждали диктатуры. Но сама природа и методы работы тоталитарных партий позволяют им пренебрегать подобной внутренней оппозицией, когда они стоят у власти. Было бы излишне доказывать недолговечность этой системы; она по определению жизнеспособна лишь до тех пор, пока тоталитарная партия остается б оппозиции или пока ее участие в правительстве минимально. Если она оказывается у власти одна, то уничтожает соперников; если представлена в правительстве достаточно широко, то пускает в ход описанные выше приемы их дезинтеграции.

Подобная политическая структура жизнеспособна только в условиях многопартийного режима. Двухпартийность немыслима, как только одна из партий приобретает тоталитарный характер: ведь в силу принципа чередования партий она - на долгий ли, короткий ли срок - получила бы власть, а это сразу разрушило бы дуализм. Допустимо еще предположить возможность установления двухпартийной системы в Германии, к чему мог бы подтолкнуть мажоритарный избирательный закон, но не в Италии или Франции, ибо там одним из двух соперников была бы коммунистическая партия. Разумеется, естественная тенденция к умеренности, которую порождает механизм двухпартийности, повела бы к постепенному разрушению ее тоталитарной структуры и устранению присущего ей характера ордена, если бы партия принимала правила игры. Но ее природа и характер совершенно исключают такое допущение: при первом же успехе коммунистов на выборах двухпартийный механизм был бы ликвидирован. В условиях же многопартийного режима тоталитарная партия может существовать достаточно продолжительное время - в том случае, если она ограничивается оппозицией или минимальным участием в правительстве; закон системы обычно противодействует тому, чтобы она могла получить абсолютное большинство и претендовать на единоличное управление. Достаточно того, чтобы другие партии осознали ту доминантную и разрушительную роль, которую она в силу своей структуры играет в любом альянсе, чтобы путем ее изоляции ликвидировать всякую серьезную угрозу существующему строю. Однако его могут ждать и худшие времена, поскольку сопротивление тоталитарной партии в силу естественных причин бывает более упорным и беспощадным, чем противодействие других партий, и в то же время - гораздо более эффективным (благодаря ее структуре, техническое превосходство которой известно).

Политическая ситуация, которая в результате складывается, благоприятна для зарождения тоталитарных партий противоположного толка, и в этом состоит самая серьезная опасность для режима. Фашистская пропаганда находит весьма мощную питательную среду, эксплуатируя изначальную асимметрию между коммунистической партией и ее демократическими противниками. Последним их принципы мешают ликвидировать ее, как это сделала бы она на их месте; менее совершенная структура делает их более уязвимыми для ее пропаганды, тогда как она сама куда менее чувствительна к их воздействию; ответственность в качестве правящих партий снижает их популярность, тогда как ее положение перманентной позиции позволяет ей свободно предаваться демагогии. Развивая эти темы, фашистские партии нагнетают естественное чувство страха перед коммунизмом и постепенно притягивают электорат демократических партий; соответственно ослабление этих последних придает фашистской пропаганде дополнительную силу, которая стремительно ускоряет темп событий: зажатые между двумя соперничающими тоталитарными партиями, нетоталитарные партии рискуют рухнуть. Эта диалектика фашизма сегодня сдерживается памятью о войне: сотрудничество с оккупантами или участие фашистских партий в преступлениях против человечества привели к запрету тех из них, что родились до 1945 г.; суровое осуждение, которым они окружены, тоже обращает общественное мнение против их возможных подражателей. Но время неумолимо устраняет эти препятствия; до тех пор, пока демократические режимы не сумеют стабилизировать и ослабить свои коммунистические партии - и не полицейскими мерами, которые были бы несовместимы с их принципами, но путем преобразования своей экономической и духовной структуры, - они будут оставаться такими же безоружными перед неофашизмом, какой оказалась веймарская Германия перед гитлеризмом. В конечном счете им не избежать фашистской заразы, если они позволят развиваться условиям фашизма.

«« Пред. | ОГЛАВЛЕНИЕ | След. »»




ПУБЛИКАЦИИ ИРИС



© Copyright ИРИС, 1999-2024  Карта сайта